ПОЛИС (Политические исследования).- 2016. - № 1.- С. 29-43.

 

Что происходит с теорией международных отношений

 

Алексеева Т. А.,

Доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой политической теории МГИМО МИД России, ataleks@mail.ru

Лебедева М. М.,

Доктор политических наук, профессор, зав. кафедрой мировых политических процессов МГИМО МИД России, world_politics@mgimo.ru

 

Аннотация. Настоящая статья написана в форме диалога, возрождающей давние научные традиции рассмотрения различных проблем, и, по мнению авторов, наиболее удобной для обсуждения вопроса о современном состоянии содержании теории международных отношений. Рассматриваются вопросы причин интереса к теории международных отношений, особенно к национальным незападным направлениям ее развития в последние годы и подходов к выявлению этих причин. В этом отношении выделяется российская научная мысль в международных отношениях. Анализируется онтология понятия “международный”, как оно меняется (и меняется ли вообще). Авторы обращают внимание на соотношение теории международных отношений и идеологических аспектов международных исследований: где кончается теория и мы оказываемся в области идеологии? Наконец, исследователи анализируют проблему соотношения теории и практики. Очевидно, что поднятые вопросы не имеют однозначных ответов; задача статьи - развернуть по ним широкую дискуссию.

 

Ключевые слова: теория международных отношений; российские исследования международных отношений; международные отношения; незападные теории международных отношений; идеология; международная политическая теория

 

Почему именно сейчас возрос интерес к теории международных отношений, а также к национальным школам ТМО?

М. Лебедева. Современное состояние теории международных отношений вызывает большие дискуссии. Нет однозначных ответов. Сложно выработать и единое мнение. И в России, и за рубежом появляются новые книги, статьи, учебники[1] по ТМО. Теория международных отношений, как отметил Холл не без некоей ухмылки, становится “гламурной дисциплиной” [Hall 2010]. Я думаю, что это неслучайно. Интерес к теории возникает тогда, когда становится сложно объяснить происходящее, поскольку наблюдаются слишком масштабные явления в международных отношениях, либо происходит прорыв в самой науке, который, причем, охватывает не только международные исследования.

Данный тезис хорошо иллюстрируют так наз. «Большие споры» в ТМО. В начале XX в. становление международных исследований ознаменовалось [стр.29-30] “первым спором” двух во многом альтернативных теорий: реализма и либерализма, на основе которых и пытались осмыслить международно-политический мир. “Второй спор” модернистов и традиционалистов в середине XX столетия обусловлен проникновением в социальные науки количественных методов и стремлением выстроить исследования в социальных науках по типу естественных. Отсюда требования в формулировании гипотезы, верификации данных и т.д. Кстати, и сегодня некоторые исследовательские центры и научные журналы жестко предъявляют эти требования. Часть международных исследований можно выстроить по этим принципам, другая же часть не попадает под них. К последним относятся, например, теоретические работы, а также работы, связанные с постановкой новой проблемы. Наконец, третий теоретический “спор” разразился в конце XX в. и был прежде всего связан с ломкой биполярной системы международных отношений: распадом СССР, ряда международных организаций (ОВД, СЭВ). Правда, это событие совпало и с развитием постпозитивизма, что также сыграло свою роль.

Но прошло четверть века, а ощущение того, что теория международных отношений по-прежнему находится в кризисе, осталось. Об этом прямо свидетельствует заголовок статьи В. Конышева и А. Сергунина “Теория международных отношений: Канун новых ‘великих дебатов’?” [Конышев, Сергунин2013]. Почему? Представляется, что конец XX в. ознаменовался не только крушением биполярной системы международных отношений, но и более глубинными изменениями политической организации мира в ее Вестфальском варианте, которые длятся по сегодняшний день. Произошел распад колониальной системы и почти все государства вошли в систему, объединенную ООН, активно стали действовать негосударственные акторы, наконец, получили развитие информационные и коммуникационные технологии, что способствовало транснационализации [Лебедева 2009]. Наложение кризиса системы международных (межгосударственных) отношений после распада биполярной ее организации и политической системы мира (Вестфальской системы) порождает процесс, подобный “идеальному шторму”. В результате мы ощущаем кризис мировой политики и в практическом, и в теоретической плане.

Одним из решений видится отход от западных моделей, попытки поискать иные теоретические схемы за пределами западных стран. Ярким примером здесь является книга под редакцией А. Ачарья и Б. Бузана “Незападные теории международных отношений” [Non-Western International Relations... 2010]. Однако в итоге авторы так и не находят теорий, которые могли бы заменить существующие западные подходы. Причина, полагаю, в том, что таких теорий и не может быть, пока не сформировалась иная политическая организация мира. Другое дело, что можно поискать черты складывающейся системы и их осмысление, в том числе в традициях, отличных от западных.

Т. Алексеева. Соглашусь, что, пожалуй, впервые за много лет некоторые траектории международного развития бросают “вызов” привычным теоретическим представлениям и установкам, заставляя искать новые эпистемологические и методологические перспективы. Не знаю, находимся ли мы на пороге очередных “больших споров”, я бы скорее сказала, что нас ожидает нечто более фундаментально значимое - “прорыв” к чему-то совершенно новому или “обвал” более уже неадекватных исследовательских стратегий и нормативных предположений. [стр.30-31]

В конце концов, идеи - активные участники всемирной истории, а вовсе не скромные дополнения к происходящим событиям. До последнего времени ТМО описывала и анализировала прошлое, то, что уже состоялось - от этой задачи ей, разумеется, никуда не уйти и впредь. Но и прогностическая функция становится первостепенно значимой: в условиях, когда речь идет о выживании нашей цивилизации как таковой, просчет последствий часто непродуманных шагов и заведомо архаичных оценок - также одна из главных функций теории. Отсюда вытекает еще одна важнейшая функция ТМО - нормативная, т.е. ответ не только на вопрос, что и как происходит или будет происходить, но и как должно происходить. Неслучайно именно в последние годы стала заметной тенденция сближения теории международных отношений и “большой” политической теории (политической философии), связь между которыми была существенно подорвана в годы господства позитивизма и неопозитивизма. Однако проблема заключается как раз в том, что у нас практически не остается времени на размеренный поиск экзотических и маргинальных парадигм, коль скоро имеющиеся теории в силу целого ряда обстоятельств оказываются не столь уж убедительными. Короче говоря, пора, отталкиваясь от текущей практики, не останавливаться на ее описании, а снова обратиться к теоретическому осмыслению новых явлений и процессов.

Хотелось бы, чтобы мы более осторожно относились к “Большим спорам”. Рассматривая становление ТМО через призму “Больших споров”, мы делаем большое допущение. Дело в том, что со временем сложилась каноническая история ТМО, окутанная мифологическим флером. Иными словами, этот подход, постоянно воспроизводимый в бесчисленных учебниках и хрестоматиях, издаваемых по всему миру, неизбежно упрощает многокрасочную теоретическую картину, что, возможно, облегчает ее восприятие при обучении, но в то же время примитивизирует ход становления и развития науки.

 

Зачем вообще нужно теоретическое осмысление международных процессов?

Где кончается идеология и начинается теория (и, соответственно, наоборот)?

М.Л. Ответ на вопрос о необходимости теоретического осмысления международных процессов не такой уж очевидный, как может показаться на первый взгляд. Международные отношения во многом базировались и продолжают базироваться на историческом знании, а также историческом эссе как методе подачи материала. Особенно такой подход к международным исследованиям распространен в России. В принципе он имеет право на существование. Однако требуется и концептуальное осмысление. В этом аспекте мировая политика в России в большей степени, чем международные отношения, ориентирована на теоретические вопросы, несмотря на то, что теории называются теориями международных отношений, а не мировой политики. Впрочем, название пришло к нам из англоязычной литературы, где такого разделения нет.

С идеологией сложнее: это общая проблема для социальных наук. Теория, как и идеология, базируется на ценностной аксиоматике, с которой можно соглашаться или не соглашаться, говорить об ограниченности применения и т.п. Но далее теория выстраивает систему логических связей и отношений, а также сопоставлений с реальностью. Конечно, можно шутить, что, если теория не соответствует реальности, то тем хуже для реальности, но тем не менее, теория опровергается или подтверждается фактами. Поэтому часто цитируемый тезис Р. Кокса о том, что любая теория международных отношений существует для [стр.31-32] кого-то и для чего-то [Сох 1996], является все же значительным преувеличением. Вообще, если бы какая-либо научная дисциплина определялась исключительно ценностными установками, то мы вряд в этом случае могли бы говорить о науке.

Т.А. Потребность в теоретической рефлексии возникает только тогда, когда люди начинают осознавать зависимость от международной среды, воспринимать ее как социально и политически значимую (относится ли это к увеличению благосостояния благодаря внешней торговле или к военным угрозам в сфере безопасности). Иными словами, когда взаимозависимость стран, государств и народов становится фактом жизни. Но как строить свои отношения с соседями? Как избежать конфликта с теми, с кем у нас общие границы или с теми, кто находится от нас очень далеко, но мы в силу каких-то причин представляем для них интерес? С кем и против кого “дружить?” В чем, в конце концов, наши национальные интересы и т.д. Именно отсюда начинают формулироваться принципы взаимоотношений между государствами, а также перспективы, т.е. то, как мы смотрим на Других, а не просто на конкретного конкурента. Или, скажем иначе, складывается наше мировоззрение, в том числе и в такой вполне практической сфере, как международные отношения, поскольку мы не просто реагируем на конкретные ситуации, но строим некую стратегию по отношению к окружающему миру (или надеемся ее построить).

Но здесь, помимо множества других проблем, возникает проблема разграничения между теорией и идеологией. Это отдельная большая тема, однако, говоря кратко, я бы сформулировала это следующим образом: теория - это прежде всего научное осмысление реальности, и коль скоро это так, на нее рас­пространяется известный картезианский принцип “подвергай все сомнению”. Она не только строится на основе научной, а не повседневной логики, она по определению диалогична и не просто предполагает, но настоятельно требует дискуссии, спора, опровержения, иначе говоря, тех самых сомнений. Когда же теория становится однозначно зафиксированной, непреложной, неоспоримой, она не терпит диалога и настаивает на вере в непогрешимость и моральную оправданность собственных представлений - она уже превратилась в идеологию. Не могу не вспомнить в этой связи известное эссе французского мыслителя Мишеля Фуко, в котором он разбирал разницу между диалогом и полемикой. В ситуации диалога спорщики находятся на равных, они уважают мнение друг друга и “слышат” Другого, их спор направлен на поиск истины. В ситуации полемики один из спорящих изначально считает себя правым. Он возвышается над оппонентом, мнение которого, в сущности, его не интересует, он заранее знает ответы на все возникающие вопросы и истинность его утверждений для него совершенно очевидна [Алексеева 2015]. Разве не это происходит сегодня со многими теориями международных отношений, которые более уже не терпят возражений и отличных мнений? Отсюда актуальность вопроса о том, что же происходит с теорией международных отношений как областью познания? Если это сегодня уже, в самом деле, идеология, то место ей, возможно, в СМИ, но отнюдь не в академическом сообществе.

Не в этом ли причина того, что мы начали обращаться к национальным школам в ТМО, пытаясь разглядеть в них нечто менее идеологизированное и более научное, понимая, что неприемлемая для нас в силу каких-то причин идеология может в конце концов привести к конфликту, т.е. к тому, от чего призвана избавить мир теория международных отношений? [стр.32-33]

 

Состоялась ли ТМО как самостоятельная наука?

М.Л. А почему ТМО должна быть самостоятельной наукой? Это раздел международных исследований. Если в физике, где, в отличие от международных исследований есть эксперимент, разделение на теоретическую и экспериментальную физику более или менее понятно, то в международных исследованиях самостоятельная наука ТМО выглядит странно. Другое дело, если говорить о разделе в международных исследованиях. Такой раздел сформировался, несмотря на то что идут споры, формулируются разные позиции. А в какой науке таких споров нет?

Т.А. Чтобы ответить на этот вопрос, следует принять во внимание как минимум три важных обстоятельства. Во-первых, ТМО с самого начала была результатом профессионализации международных исследований как академической дисциплины - вскоре она отметит свое столетие, если считать начиная с первой кафедры международных отношений - так наз. кафедры Вудро Вильсона, созданной в университете Абериствит в Уэльсе (Великобритания) в 1919 г. с целью исследования причин войн и условий обеспечения мира. Кстати, одно время именно там преподавал в дальнейшем известный историк и международник Эдвард Карр, который вместе с Гансом Моргентау стоял у истоков политического реализма, а также и его основной оппонент в первом “большом споре” идеалист Альфред Циммерн. Однако по сей день так и не достигнуто согласие с концептуальной и теоретической точки зрения относительно предмета исследования, поэтому ТМО изучает, прежде всего, разные теоретические подходы к осмыслению международных отношений и мировой политики.

Во-вторых, она с самого начала адаптировала под свои задачи взгляды, подходы и методы других социальных наук - социологии, философии, политической философии, экономики, психологии, права и т.д. Она всегда опиралась на концепты смежных дисциплин. Сегодня, в ситуации глобализации это становится особенно заметным, когда ей приходится заниматься социальным теоретизированием в широком смысле слова, а не цепляться за эксклюзивную сферу межгосударственных отношений.

В-третьих, ТМО тесно связана с историческим и социополитическим контекстом реальных событий в мировой политике - отсюда необходимость постоянного пересмотра того, что еще вчера могло показаться вечным постулатом. С этой точки зрения, развитие ТМО может быть понято в качестве интегральной части исторического и шире - социального познания, однако обладающего собственной спецификой.

Поэтому я бы сказала, что это не только самостоятельная наука, но и одновременно специфический срез всей совокупности социальных наук. Отсюда такое поразительное множество подходов, перспектив, методов и способов анализа; так и будет до тех пор, пока социальные науки будут оставаться именно науками.

 

Остается ли неизменной онтология понятия “международный”?

Универсализм или партикуляризм?

Изучаем ли мы межгосударственные, шире - международные, отношения или же создаем метатеорию общемировых процессов?

Т.А. Если мы хотим понять различия между универсалистским и партикуляристскими подходами, то исторически мы выводим их из онтологии универсалистская онтология апеллирует такими понятиями как, “человечество”, партикуляристские онтологии имеют своим фокусом отдельные национальные государства, имея ввиду их благоденствие и безопасность. Речь идет не просто о разных “образах мира”, [стр.33-34] они опираются на разные интеллектуальные традиции. С одной стороны, мы можем наблюдать космос универсальных божественных, легальных, политических, социальных, экономических и т.д. концептов человека и человечества; с другой - партикуляристские концепции национальною “я”, национального интереса, национального суверенитета, наконец, особенно после “культурного поворота” 1980-90-х годов, также и национальной культуры или морали.

Универсализм и партикуляризм то выходили на первый план, то уходили “в тень”, меняясь местами. От античности до Канта господствовала онтология, фокусом которой было “общее благо”, неразделенность внутриполитической и международной сферы, речь шла о едином мире людей и народов. После “Вестфаля”, особенно в ХIХ-XХ вв., уже доминировали типы мышления, эпистемология которых исходила из веры во внешнюю реальность, что открывало дорогу для формулирования внешнеполитических стратегий отдельных национальных государств - соответственно, и понятие “международный” трактовалось в первую очередь как межгосударственный. Следствием партикуляристской онтологии и эпистемологии стала позитивистская методология, которая в отличие от герменевтической, интерпретативной и спекулятивной метафизики рассматривает “внешние реальности” и их структуры как измеримые. Именно под этим знаком сформировались международные отношения как академическая дисциплина - дитя партикуляристского интеллектуального наследия. Позднее именно так мыслили неореалисты в отличие от “классических”, традиционных реалистов, которые искали истоки в истории политической мысли со времен Фукидида, обращаясь скорее к общечеловеческой практике. Сейчас ситуация меняется, и исследователи вновь обращаются к универсализму, главным образом, под влиянием глобализации и других фундаментальных процессов, заставляя снова прибегнуть к холизму. Соответственно, и понятие “международный” вновь обретает общечеловеческое, а не национальное начало. Недостатки партикуляристского теоретизирования стано­вятся все более очевидными в дисциплине. Что это означает для универсалистского и партикуляристского мышления? Как мыслим единый мир, как он может быть теоретизирован и каковы политические аспекты применения мирной политики в мире, разделенном на монадные единицы, воспринимающие себя и других как структурную оппозицию? Это вопросы, которые неизбежно возникают, когда все новые теории выходят за пределы национальных государств на уровень глобальной политики. И они настоятельно требуют ответов. Но это не поворот в стиле “или-или”, скорее они будут длительное время дополнять друг друга. Поэтому нам придется работать и с метатеорией, и с конкретными партикуляристскими перспективами и подходами.

M.Л. Здесь проблема не только в онтологии, но и в понимании термина “международные отношения” в отечественной и западной науке, на что указывает Н. А. Косолапов [Косолапов 2002]. Правда, я бы дала несколько иную интерпретацию. Понятие “международные отношения” (international relations), пришедшее к нам из западной науки, изначально, по сути, составляло межгосударственные отношения, поскольку возникло как научный термин в рамках Вестфальской системы, где ключевой структурой является национальное государство (nation state). Международные отношения понимались как отношения между государствами-нациями (inter-nation). В начале XX в., когда формировались международные отношения как научная дисциплина, иных отношений в качестве значимых, действительно влияющих на мир, просто не было. [стр.34-35]

В отечественной науке национальное, с одной стороны, нередко отождествляется с этническим (хотя в современном мире практически нет ни одного этнически однородного государства, исключение составляет Япония, где примерно 1 % населения не являются японцами); с другой - с обществом национального государства. В результате возникает путаница.

Я бы предложила за термином “международные отношения” оставить их “историческую” принадлежность к межгосударственным отношениям, которые в современном мире являются ключевыми, понятие же “мировая политика” - отнести ко всему комплексу политических отношений в мире, выходящих за пределы одного государства. Правда, здесь также возникает проблема, поскольку в русском языке (в отличие от английского) “world politics” используется в единственном числе. Очевидно, что в мире нет никакой единой мировой политики, а она состоит из множества политик, как государственных, так и негосударственных акторов. И в этом смысле, как видится, мы будем создавать метатеорию общемировых политических процессов.

Что касается универсализма или партикуляризма, то, наверное, ни то, ни другое, а точнее - и то, и другое. Я воспользуюсь для сравнения исследованиями в области международных переговоров. Если бы процесс ведения переговоров не обладал универсальными структурными элементами, то представители разных культур просто не могли бы вести переговоры. Как замечает Р. Фишер, это все равно что пытаться танцевать вальс, когда ваш партнер танцует танго [Fisher 1989]. Но при этом есть национальные стили ведения переговоров, описание которых широко представлено в научной литературе. Причем, как заметил К. Йонссон, единая переговорная субкультура в наибольшей степени проявляется при существенном совпадении интересов сторон на переговорах, т.е. в условиях сотрудничества. В конфликтных же ситуациях, напротив, больше следует ожидать проявления национальных особенностей [Jonsson 1990].

Представляется, что и международно-политическая реальность, а вместе с ней и мысль должны содержать в себе как элементы универсализма, так и элементы особенного. Кстати, почему так долго просуществовала (и существует) Вестфальская система политической организации? Именно в силу того, что “вовне” были вынесены общие принципы - прежде всего, право договора (которое, конечно, нарушалось в истории, но это другой вопрос). Внутри, согласно принципу суверенитета, каждое государство решало само, как оно должно быть устроено. И только процессы глобализации (транснационализации) осложнили такое разделение на внешнее и внутреннее. Нравится нам это или нет, но процессы транснационализации остановить не удастся, поэтому универсализм будет развиваться, но не до такой степени, чтобы исчезли особенности.

 

Правда ли, что международно-политическая мысль - это исключительно “западный проект”?

Есть ли ей что предложить “незападному” миру?

M.Л. Правда. И международно-политическая реальность - тоже “западный проект”. Ведь Вестфальская система, как известно, зародилась в Европе. Далее ее принципы распространились по всему миру. Кризис Вестфальского проекта влечет за собой и кризис международно-политической мысли, попытки выйти за пределы “Запада” [см. напр. Non-Western International Relations... 2010]. На мой взгляд, вряд ли и это получится до тех пор, пока не определятся контуры будущей политической организации мира. Тогда придет [стр.35-36] время их осмысления. В настоящее время можно лишь говорить о возможных тенденциях развития, к которым, как мне кажется, относятся идеи сетевых взаимоотношений, транснациональности, диалога. Понимаю, что выглядит идеалистично, но именно об идеальном формате и говорю.

T.А. Даже при поверхностном взгляде бросается в глаза доминирование в исследованиях международных отношений сначала европейского, а позднее, примерно с 1890-х годов, американского, или, если сказать шире, - англоязычного научного сообщества. Американские и английские университеты и научные центры по-прежнему, как и полвека назад, остаются преимущественными источниками формирования теоретических и методологических знаний о международных отношениях. Наиболее очевидными факторами этого доминирования являются следующие: во-первых, английский язык - сегодняшний язык мировой науки, поэтому англоязычные книги и периодика автоматически приобретают мировой охват, делая авторов и из других стран читаемыми и узнаваемыми коллегами по цеху; во-вторых, это организационная сторона вопроса - исследования по международным отношениям хорошо финансируются вследствие глобальных интересов США; в-третьих, это количественный фактор (исследователей-международников на Западе просто во много раз больше, чем в других странах); наконец, в-четвертых, существуют традиции теоретического осмысления международных отношений, английская, например, опережает другие страны на десятки лет. Понятно поэтому, что и теория международных отношений, и уж тем более идеология имеют ярко выраженный американский “привкус”. Это, кстати, неоднократно подчеркивали и сами американские теоретики. Так, Дж. М. Хобсон признает, что теория международных отношений не столько изучает мировую политику как объективную, универсалистскую и позитивистскую, сколько защищает, поддерживает и подспудно восхваляет Запад [Hobson 2012].

Тем не менее западная наука международных отношений - побочный продукт развития передовой, технически развитой цивилизации, сумевшей осмыслить свою историю во всей ее противоречивости и неоднозначности. Многое в ТМО универсально и может быть полезным при осмыслении внешнеполитической стратегии, в том числе и незападных государств. Другое дето, что это, очевидно должно быть результатом самостоятельной рефлексии - бездумное копирование чужих идей и опыта никогда еще не приводило к успеху.

Но это отнюдь не означает, что не-Западному миру нечего предложить на рынок современных идей. Наоборот, есть и очень даже много. Подобно тому, как исследователи Древнего Рима часто “не замечали” Китай, англоязычные авторы часто ограничивают себя географически и культурно. Незападные ученые нередко имеют другие традиции образования, и они уже во многом оказывают влияние на англо-американскую мысль, в том числе через личную унию эмигрантов или публикации, а также лекционные курсы профессоров из других стран. Не говоря уже о том, что с самого начала “великие эмигранты” из Европы по существу создали американскую теорию международных отношений (Лео Штраус, Ганс Моргентау, Збигнев Бжезинский, Генри Киссинджер, Александр Вендт и др.). Позднее к ним присоединились выходцы из Индии, арабских стран, России, Китая, Японии и т.д. Именно свежий взгляд, сформировавшийся в другой традиции образования и мышления, уже сегодня позволяет не принимать на веру целый ряд тезисов и постулатов, воспринимаемых нашими коллегами из Англии [стр.36-37] и США как данность, не требующую доказательств. С этой точки зрения, позиция стороннего наблюдателя, пытающегося найти рациональные зерна в англо-американских артефактах, сулит новые открытия. Такая стратегия исследования, разумеется, не освобождает от мифов и искажений, однако одновременно создает новые площадки для уже других фантазий, сюрпризов и удивительных открытий, без чего развитие науки вообще вряд ли возможно.

Кроме того, в последние годы постепенно начинают складываться национальные “школы” теоретико-международных исследований. Возьмем в качестве примера Китай. После окончания “культурной революции”, многолетнего идеологизированного комментирования трудов Мао Цзэдуна, К. Маркса и В. И. Ленина и “открытия” после 1980-х годов КНР миру Китай буквально затопили труды “западных” теоретиков международных отношений. Дисциплина стала очень популярной, к 2006 г. число исследовательских центров и институтов догнало американские показатели. Однако, как и в некоторых других странах, китайские международные исследования носят не столько академический, сколько практический характер. Имеет значение также и то, что в отличие от Запада Китай никогда не переживал чего-то похожего на Просвещение, в нем не сформировалось длительной традиции рационального, абстрактного анализа. Но означает ли это, что китайские ученые обречены на копирование западных образцов? Отнюдь нет. Не случайно особенно в последние годы постоянно предпринимаются попытки придать теоретико-международным исследованиям китайскую специфику через обращение преимущественно к трем сферам: идеологии, модернизации и идеям древнекитайской философии.

Примером последнего подхода может стать такой теоретик, как Жао Тингьян (Zhao Tingyang), предложивший переосмыслить современную глобальную политику на основе идей Конфуция и других древнекитайских мыслителей. Опираясь все же, главным образом, на методологическую основу “западного” конструктивизма, он сопоставил древнюю китайскую политическую систему с современной мировой системой. По его мнению, современный глобализирующийся мир не имеет собственной идентичности, продолжает считать референтным для себя национальное государство и поэтому мыслит в интернациональном, а не глобальном духе, т.е. по-прежнему не воспринимает мир как целое. “Политическая философия или политическая наука никогда не будут полными до тех пор, пока перспектива мира как целого не будет в них привнесена, - подчеркивает китайский теоретик. - Только тогда проблемы мировой политики будут полностью поняты. Теория всех в поднебесной (all-under-heaven) создана для того, чтобы переосмыслить проблемы мира, такие как мировой порядок и управление, конфликты и сотрудничество, война, мир и культурные столкновения, все они обычно неверно конструируются теориями международных отношений” [Zhao 2009]. Как представляется, взгляды Жао, безусловно, заслуживают внимательного и вдумчивого отношения, прежде всего с точки зрения другой онтологии, преодолевающей дуалистическое мировоззрение Запада, и могут многое дать для разрешения “вызовов” современной глобализирующейся системы.

Теория международных отношений останется крайне односторонней также без учета вклада арабских и других мусульманских исследователей, пытающихся соединить достижения современных социальных наук с традициями ислама.

Иными словами, гегемония пока сохраняется, но и признаки ее размывания уже довольно заметны. [стр.37-38]

 

Насколько адекватно сегодня теория в области международных отношений в и политологии отражает современную реальность?

Т.А. Неадекватно. И проблема, как я говорила, не только в состоянии самой науки, а в масштабной структурной перестройке политической системы мира. Вестфальская система существует, но находится “в движении”. К чему в итоге мы придем, сказать сложно. Пока, наверное, надо фиксировать изменения, о направления сдвигов и т.д. Впрочем, это в той или иной степени происходит.  Может ли быть создана единая теория (теории), объединяющая политологию и международные отношения? Единая теория - скорее политическая теория (чем политология) и теория МО? Можно ли создать единую методологию? Для этого есть основания в самой истории развития ТМО. Как известно, если британская теория ТМО развивалась преимущественно на основе истории, то американская - на основе политической науки. Более того, долгое время ТМО в США фактически оставалась субдисциплиной политической науки.

К моменту, когда политическая наука начала всерьез заниматься международными исследованиями, ею уже был накоплен солидный эпистемологический и методологический опыт. Кафедры политических наук в США функционировали с 1850-х, а факультеты - с 1880-х годов. Американская Ассоциация политических наук (APSА) действовала с 1903 г., причем такие проблемы, как международное право, империализм и государственный суверенитет, с самого начала относились к ее приоритетным интересам. А вот относительно методологии я была бы более осторожна именно в силу теоретического плюрализма ТМО.

М.Л. Я думаю, что к созданию единой политической теории стоит стремиться.

Более того, подобные идеи уже высказывались [см. Milner 1998; Лебедева, Мельвиль 1999; Mosquitade 2003]. Но проблем здесь много. Скорее это будет политическая теория. Но вобрать в себя она должна будет и то, что наработано в рамках ТМО и политологии. В значительной степени должен измениться категориальный аппарат. В любом случае здесь скорее больше вопросов, чем ответов и идей.

Кроме собственно научных проблем есть еще организационные. Слишком долго политология и международные отношения развивались как отдельные научные дисциплины. Сформировались свои ассоциации, традиции, журналы, факультеты, кафедры и т.д. Ломать все это сложно.

Т.А В последние годы новые импульсы получила так наз. международная политическая теория (internationalpolitical theory), своего рода синтез политической теории и теории международных отношений, но не просто синтез, а скорее включение международных проблем в сферу интересов политической философии. Ее определяют как “аспект дискурса международных отношений, который подробно рассматривает вопросы норм, интерпретации и онтологических оснований дисциплины” [Brown, Nardin, Rennger 2002]. В Англии даже начали издавать специальный журнал под таким названием. Международная политическая теория добавила к нашему знанию истории международных отношений возможность более глубокого анализа международной мысли теоретиков и философов прошлого, и, соответственно, понимания вопросов справедливости, войны, власти и суверенитета, а также результатов современных политико-философских дискуссий вокруг проблем и вопросов, имеющих преимущественно универсальное значение. И еще важнее - открывшаяся возможность избавления от аксиоматических оценок, которые усваиваются студентами, не позволяя выйти за пределы кочующих из учебника в учебник банальностей. [стр.38-39]

Что же касается политологии, то возможность ее прямого синтеза с теорией международных отношений представляется мне достаточно проблематичной - разве что через политическую теорию. Иначе политологии не хватит теоретичности, а теории международных отношений практичности и операционализированности политологии.

 

Какие направления развития ТМО могут быть “прорывными”?

М.Л. Трудно сказать. Но мне представляется, что теория международных отношений должна выйти за пределы своего предмета исследования и посмотреть на политическое развитие мира шире. Идеи могут быть найдены в различных областях, причем не только в области социальных наук. Хочу подчеркнуть, что речь идет не о редукционизме, а о том, чтобы посмотреть, какие прорывные идеи были и есть в других научных дисциплинах. Сходные проблемы существуют не только в исследованиях международных отношений, но и в других социальных науках.

Т.А. Долгосрочные прогнозы - занятие неблагодарное. Например, 31 декабря 1960 г. газета “Комсомольская правда” целый номер посвятила тому, какой будет жизнь в 2010 г., т.е. через 50 лет - не сбылось ничего. В науке больше положительных примеров, когда развитие того или иного направления, результаты которого еще только предчувствуются, намечаются, со временем действительно приносит поразительные и общезначимые результаты. Есть ли такого рода предчувствия в ТМО? Думаю, что есть.

Приведу только один пример: с начала 1990-х годов в рамках конструктивизма произошла смена поколений исследователей, возникло множество течений, отклоняющихся либо в сторону либерального конструктивизма (во многом, в духе Ю. Хабермаса), либо в направлении реалистского конструктивизма с его акцентом на “силу” (перекликаясь с идеями М. Фуко). Англо-американский теоретик, один из наиболее известных представителей конструктивизма Александр Вендт в последнее время также неоднократно отмечал некоторую усталость политологического сообщества от конструктивизма и анонсировал работу над новой “прорывной” теорией, потребность в которой признается сегодня многими исследователями-международниками.

Ее первые наброски можно проследить еще в фундаментальной работе А. Вендта “Социальная теория международных отношений”. Исследования заняли у Вендта более 10 лет, хотя первые итоги своих поисков ученый суммировал в обзорных главах конструктивистских сборников, а именно в разделах “Социальная теория как Декартова наука: самокритика с позиций квантового подхода” и “Двухмерный мир: Квантовый разум и международная голограмма”. В этих работах наметился пересмотр роли государства и некоторых других базовых концептов политической теории и теории международных отношений. Однако эти работы еще не давали целостной картины замысла исследователя.

Наконец, в апреле 2015 г. вышла долгожданная книга А. Вендта “Квантовый разум и социальная наука: объединяя физическую и социальную онтологии” [Wendt 2015]. Это исключительно амбициозный проект: Вендт попытался не столько вдохнуть новую жизнь в конструктивизм, сколько предложить совершенно новую парадигму международно-политических исследований, опираясь на достижения современной физики. Пересмотру были подвергнуты многие понятия, такие как государство, индивид, идентичность и ряд других.

Вендт обращает внимание, что гуманитарии, если и стремятся провести некие параллели с физикой, то, главном образом, с классической механикой. [стр.39-40]

Мировоззрение, основанное на классической физике, предполагает, что любой материальный объект может быть представлен в виде композиции из его меньших фрагментов, которые существуют и могут быть познаны по отдельности и независимо от свойств субъекта исследования. Такой подход может быть (и действительно был) весьма плодотворным в общественных науках вплоть до столкновения с проблемой сознания, природу которого в его рамках объяснить весьма затруднительно. Однако если классическая механика не способна справиться с задачей, то Вендт справедливо полагает, что нужно использовать другие инструменты, в частности, квантовую физику.

В основу своей гипотезы Вендт положил предположение о том, что мозг может быть описан с помощью квантовых волновых функций. Главный тезис гипотезы сам автор формулирует так: человеческие существа - это свободно движущиеся волновые функции, подчиняющиеся не классическим, а квантовым законам. Хотя Вендт в своих работах четко разделяет социальные и при­родные структуры, концептуализация и операционализация коллективного сознания именно в терминах квантовой механики представляют несомненный интерес для теории международных отношений. Как известно, коллективное сознание, согласно Вендту, оказывается одним из определяющих факторов в процессах формирования национального интереса и, в конечном счете, внешнеполитического планирования. Соответственно, может измениться исследовательский фокус в теории международных отношений и, шире, во всей политической и социальной науке.

Таким образом, “прорывом” может стать возможность использования достижений естественных наук (в частности, физики) в методологии анализа политических процессов, в том числе и международных. Но ведь может и не стать, в конце концов, новая парадигма отнюдь не всегда возникает вследствие желания какого-то автора стать ее “отцом-основателем”. Однако в любом случае речь идет о настойчивом поиске новых подходов и некоторой исчерпанности традиционных перспектив. И это еще далеко не все. Сама реальность - новая, трудно предсказуемая, противоречивая, может создать импульс к зарождению нового типа теорий, тем более что потребность в них осознается все более остро.

 

Какой вклад может внести (и может ли внести) российская наука в общемировую? Есть ли у России что-то, что можно было бы предложить в теоретическом плане?

M.JI. Российская наука богата открытиями и формированием новых научных направлений. В данном случае полезной будет разработка идеи диалога, получившая развитие в российской культурологии; проблемы цикличности развития, которая представлена российскими философами и политологами [Пантин, Лапкин 1998] и т.п. Очевидно, что перечислить все возможные направления потенциального вклада российской науки сложно.

К тому же, в отличие от западной, институциализация российской политологии произошла позднее, чем институциализация международных отношений. Речь идет именно об институциализации области знания, когда открываются кафедры, издаются журналы, ведется преподавание. Такое “запаздывание” российской политологии имеет негативные аспекты, но одновременно и позитивные, так как в организационном плане она является не столь сформированной, как западная, а значит, и более гибкой и восприимчивой к идеям из международной сферы. [стр.40-41]

Т.А. Думаю, что всякого рода “провинциальность”, т.е. обращение исключительно к местным проблемам без учета общемировых тенденций - тупиковый путь, который к тому же противоречит тенденциям развития науки последнего времени.

Российской науке, безусловно, есть что предложить мировой науке - это, прежде всего, фундаментальность образования (которое еще отнюдь не потеряно в свете подражательских “реформ” в образовании). Мы все еще читаем книги, в том числе “классиков”, упорно остаемся верными теории вопреки повсеместно слышимым требованиям обратиться к практике, в нас сохранилось, хотя зачастую и в обрывочной форме, знание марксизма как одного из фундаментальных оснований мышления. У нас, наконец, есть великая русская литература и философия, ставившие “вечные”, общечеловеческие вопросы, отнюдь не утратившие актуальность и сегодня. Мы воспринимаем многое из западной традиции отнюдь не как аксиому, вопрошаем, ставим под сомнение, а это открывает новые возможности для “прорыва”, быть может, даже довольно неожиданного. Нам только нужно немного больше верить в себя и, разумеется, учить английский язык, без которого сегодня невозможно выйти на международную сцену, по-видимому, так же, как в XVIII-XIX вв. невозможно было обойтись без немецкого в университетах и французского на балах. Мне кажется, что российская политическая философия и международно-политическая теория еще не сказали своего слова.

 

1.       Алексеева Т. А. 2015. Современная политическая мысль (ХХ-хХ1 вв.). Политическая теория и международные отношения. М.: Аспект Пресс. 623 с.

2.       Бордачев Т. В., Зиновьева Е. С., Лихачева А. Б. 2015. Теория международных отношений в XXI веке. Учебник. М.: Международные отношения. 232 с.

3.       Конышев В. Н., Сергунин А. А. 2013. Теория международных отношений: Канун новых “великих дебатов”? - Полис. Политические исследования. № 2. С. 66-78.

4.       Конышев В. Н., Сергунин А. А., Виноградова С. М., Васильева Н. А. 2013. Современные теории международных отношений. Учебник. М.: РГ-Пресс. 368 с.

5.       Косолапов Н. А. 2002. Явления международных отношений: историческая эволюция предмета исследования. - Очерки теории и методологии политического анализа международных отношений. М.: НОФМО. С. 36-58.

6.       Лебедева М. М. 2009. Мировая политика: тенденции развития. - Полис. Политические исследования. 2009. № 4. С. 72-83.

7.       Лебедева М. М., Мельвиль А. Ю. 1999. “Переходный возраст” современного мира. - Международная жизнь. № 10. С. 76-84.

8.       Пантин В. И., Лапкин В. В. 1998. Волны политической модернизации в истории России. - Полис. Политические исследования. № 2. С. 39-51.

9.       Цыганков П. А. 2003. Теория международных отношений: учебное пособие. М.: Гардарики. 590 с.

10.    Brown Ch., Nardin Т., Rennger N. 2002. International Relations in Political Thought. Texts from the Ancient Greeks and the First World War. Cambridge: Cambridge University Press. 630 p. DOI: http://dx.doi.org/10.1017/CB09780511808784

11.    Cox R. 1996. Social Forces, States and World Order Beyond International Relations Theory. - Approaches to World Order (ed. by R. Cox, T. Sinclair). Cambridge: Cambridge University Press. P. 85-123. [стр.41-42]

12.    Fisher R. 1989. Negotiation in Concert. - Foreign Service Journal. No. 11 (October). P. 23-30. DOI: http://dx.doi.Org/10.llll/j.1571-9979.1989.tb00493.x

13.    Hall I. 2010. The Transformation of Diplomacy: Mysteries, Insurgencies and Public Relations. - International Affairs. Vol. 86. No. 1. P. 247-256. DOI: http://dx.doi.org/10.1111/ j.l468-2346.2010.00878.x

14.    Hobson J. 2012. The Eurocentric Conception of World Politics: Western International Theory. 1760-2010. Cambridge: Cambridge University Press. 393 p. DOI: http://dx.doi.org/10.1017/ CB09781139096829

15.    Jonsson Ch. 1990. Communication in International Bargaining. L.: Pinter Publishers. 176 p. Milner H.V. 1998. Rationalizing Politics: The Emerging Synthesis of International, American, and Comparative Politics. - International Organization. Vol. 52. No. 4 (autumn). P. 759-786. DOI: http://dx.doi.org/10.1162/002081898550743

16.    Mosquita, de B. 2003. Principles of International Politics: People’s Power, Preferences, and Perceptions. 2nd ed. Washington: CQ Press. 665 p.

17.    Non-Western International Relations Theory: Perspectives On and Beyond Asia (ed. by A. Acharya, B. Buzan). 2010. N.Y.: Routledge. 242 p.

 

What is happening to the theory of international relations

 

T. A. Alekseyeva,

Moscow State Institute of International Relations (University), MFA of Russia. Moscow, Russia

M. M. Lebedeva

Moscow State Institute of International Relations (University), MFA of Russia. Moscow, Russia

 

Abstract. The article is written in the form of dialogue - one of the long standing scientific traditions of the problems examination, the authors consider it to be the best for the discussion of the present state and contents of the theory of international relations. In the article are regarded the questions of the reasons of interest to the theory of international relations, especially to the national, non-Western directions of its recent development as well as to the main perspectives of such an interest. From this point of view, of special interest is the Russian attitude towards the international relations. The question of the ontology of the “international” is examined, how it is changing and whether it is changing at all. The authors pay attention to the correlation between the theory of international relations and the ideological aspects of international relations: where the theory comes to its end, and ideology starts to play? Finally, the scholars study the problem of the theory / praxis correlation. It’s obvious that these questions do not have the unambiguous answers. So, the main task of the article is to start the wider discussion concerning this problem in our country.

 

Keywords: theory of international relations; Russian studies of the international relations; international relations; non-Western theories of international relations; ideology; international political theory.

 

References

1.       Alekseyeva T. A. Sovremennaya politicheskaya mysl (XX-XXI vv.). Politicheskaya teoriya i mezhdunarodnye otnosheniya [Modern Political Thought in the XX-XXI Centuries. Political Theory and International Relations]. Moscow. Aspect Press. 2015.623 p. (In Russ.)

2.       Bordachev T. V., Zinoveva E. S., Likhacheva A. B. Teoriya mezhdunarodnykh otnoshenii v XXI veke. Uchebnik [Theory of International Relations in the XXI Century. Textbook], Moscow: International Relations. 2015. 232 p. (In Russ.) [стр.42-43]

3.       Brown Ch., Nardin T., Rennger N. International Relations in Political Thought. Texts from the Ancient Greeks and the First World War. Cambridge: Cambridge University Press. 2002.630 p. DOI: http://dx.doi.org/10.1017/ CB09780511808784

4.       Cox R. Social Forces, States and World Order Beyond International Relations Theory. - Approaches to World Order (ed. by R. Cox, T. Sinclair). Cambridge: Cambridge University Press. 1996. P. 85-123.

5.       Fisher R. Negotiation in Concert. - Foreign Service Journal. 1989. No. 11 (October). P. 23-30. DOI: http;// dx.doi.org/10.1111/j.l571-9979.1989.tb00493.x

6.       Hall I. The Transformation of Diplomacy: Mysteries, Insurgencies and Public Relations. - International Affairs. 2010. Vol. 86. No. 1. P. 247-256. DOI: http://dx.doi.Org/10.llll/j.1468-2346.2010.00878.x

7.       Hobson J. The Eurocentric Conception of World Politics: Western International Theory. 1760-2010. Cambridge: Cambridge University Press. 2012. 393 p. DOI: http://dx.doi.org/10.1017/CB09781139096829

8.       Jonsson Ch. Communication in International Bargaining. London: Pinter Publishers. 1990.176 p. Konyshev V. N., Sergunin A. A. International Relations Theory: on the Threshold of New “Great Debates”? - Polis. Political Studies. 2013. No. 2. P. 66-78. (In Russ.)

9.       Konyshev V. N., Sergunin A. A., Vinogradova S. М., Vasileva N. A. Sovremennye teorii mezhdunarodnykh otnoshenii. Uchebnik [Modern Theories of International Relations. Textbook]. Moscow: RG-Press. 2013. 368 p. (In Russ.)

10.    Kosolapov N. A. Yavleniya mezhdunarodnykh otnoshenii: istoricheskaya evolyutsiya predmeta issledovaniya [The Phenomena of International Relations: the Historical Evolution of the Research Subject]. - Ocherki teorii i metodologii politicheskogo analiza mezhdunarodnykh otnoshenii [Essays on the Theory and Methodology of Political Analysis of International Relations], Moscow: NOFMO. 2002. P. 36-58. (In Russ.) Lebedeva M. M., Melville A. Yu. “Transitional age” of the Modern World. - International Affairs. 1999.

11.    No. 10. P. 76-84. (In Russ.)

12.    Lebedeva M. M. The World Politics: Tendencies of the Development. - Polis. Political Studies. 2009.

13.    No. 4. P. 72-83. (In Russ.)

14.    Milner H. V. Rationalizing Politics: The Emerging Synthesis of International, American, and Comparative Politics. - International Organization. 1998. Vol. 52. No. 4 (autumn). P. 759-786. DOI; http://dx.doi. org/10.1162/002081898550743

15.    Mosquita, de B. Princeples of International Politics: People’s Power, Preferences, and Perceptions. 2nd ed. Washington: CQ Press. 2003. 665 p.

16.    Non-Western International Relations Theory: Perspectives On and Beyond Asia (ed. by A. Acharya, B. Buzan). 2010. New York: Routledge. 242 p.

17.    Pantin V. I., Lapkin V. V. Waves of Political Modernization in Russia’s History (To the Discussion of a Hypothesis). - Polis. Political Studies. 1998. No. 2. P. 39-51. (In Russ.)

18.    Tsygankov P. A. Teoriya mezhdunarodnykh otnoshenii: uchebnoe posobie [Theory of International Relations: Textbook], Moscow: Gardariki. 2003. 590 p. (In Russ.)


[1] В России среди учебной литературы кроме учебника П. А. Цыганкова по теории международных отношений [Цыганков 2003], ставшего каноническим в этой области, в последние годы появился и ряд других учебников по ТМО. См. напр. [Конышев и др. 2013; Бордачев, Зиновьева, Лихачева 2015]